Армия и добровольцы

Вербовка. Обучение. Деньги. Вооружение. Потери. Об этом на условиях анонимности рассказал редакции один из добровольцев

03.09.2014

Российские военнослужащие на бронетехнике. Каменск-Шахтинский, Ростовская область Reuters

Собеседник — мужчина за тридцать, в составе российского миротворческого контингента участвовал в нескольких военных кампаниях. На гражданке работал в личной охране. В Ростовской области находился около недели, вчера в составе своего подразделения пересек границу.

— Что с псковскими десантниками?

— Знаю, что они обеспечивали коридор через границу. Некоторые погибли.

— Срочники?

— Ну как? Если ты служишь полгода, ты уже имеешь право заключать контракт. Но ты же слышала по телевизору: все как бы в отпуске, все вопреки желанию Минобороны там оказались.

— То есть это регулярная армия?

— Да.

— Зачем тогда добровольцы, если есть регулярная армия?

— Регулярная армия дороже. Еще, наверное, думали, что добровольцев будет больше. Что мы сможем переломить ход войны.

Набор

— Как вас вербуют?

— Ну есть несколько путей. Если узкая специальность — то через военкомат, таких по домам искали. Очень востребованы ВУСы 107, 106, разведка, диверсионные специальности.

Второй — из ветеранских организаций. Их очень много. «Боевое братство», «Ветераны боевых действий», «Ветераны Афганистана», «Воины-интернационалисты». Просто на очередном собрании предлагают, спрашивают: кто хочет? Желающие находятся. В основном это военные, которые находятся на пенсии по разным причинам. Сокращенные в результате сердюковских реформ, например. Их записывают, потом вызывают на беседу. Беседу проводят фээсбэшники. Это в основном формальность: берут почти всех.

— Всех?

— Да. У одного уже здесь, на сборном пункте, спрашивают домашний адрес. Он мнется: «Я не по прописке живу». — «А где ты живешь?» — «Ну я не дома живу». Короче, оказалось, он на вокзале ночует. С вокзала подобрали. Есть совсем пожилые люди. У одного парня вообще олигофрения, ну ЗПР (задержка психического развития), его пока на кухню поставили готовить, кто-то же должен. Думаю, вербовщикам платят за каждого человека, вот и все. По их отчетам, наверняка все добровольцы — супербойцы, суперспециалисты.

Не берут только тех, кому нет 25. Наверное, потому что у молодых еще очень сильная связь с семьей, с родителями.

Основной набор через казачество. Основная масса через них попадает. «Союз казаков России», «Всевеликое войско Донское». Они друг друга ненавидят, не признают, но людей набирают и те и другие. Кому-то давят на патриотические чувства, кого рублем заманивают. Некоторые и денег-то не видели таких.

— Каких?

— Общая сумма приходит на все подразделение, а дальше от командира зависит, кто и как их распределит. В разных отрядах все по-разному. Вообще все распределяется согласно штатному расписанию. У нас — от 60 тысяч рублей, есть те, кто получает 80, 90 тысяч, командиры — даже больше. Но 60 тысяч рублей для рядового бойца — предел.

— Это за какой срок сумма?

— За месяц. Человек сам заявляет, на сколько хочет поехать. Минимум по месяцу, некоторые заявляются на большее время.

Предусмотрены еще компенсации. Легкое ранение — 120 тысяч, среднее — 180, тяжелое — 360 тысяч. Но какой тут критерий, непонятно. Ногу ножиком ткнуть — это же уже легкое ранение, нет? За смерть — тоже 360 тысяч родственникам выплата плюс организация похорон. Но это уже не проверишь, конечно.

— Выплаты всегда происходят?

— По-разному очень все происходит. Я знаю, что две недели назад один казачий атаман — позывной «Терек» — свалил с деньгами всего отряда. Отряд был больше 100 человек. У каждого он украл от 2000 до 3000 долларов. Вот и считай. ФСБ начала проверку, но, думаю, если этот «Терек» поделится с кем надо, ничего ему за это не будет. Казачьи атаманы — часто проходимцы. Сами себе назначают воинские звания. В армии он ефрейтор был, здесь — полковник. В армии не служил, а здесь на погонах три звездочки имеет. А по факту на месте кладут много народу по дурости. Был такой атаман Самурай, он стоял недалеко от Снежного, вроде в Димитровке. Капитан милиции в прошлом, родом из Приморского края. У него вообще почти всех бойцов убили. Он вернулся, сейчас набирает новых.

Кстати, атаманы занижают сумму выплат за дырки (за ранения. — Е. К.). На руки выдают сотню, остальное — себе. И никто их не контролирует.

Вообще нас предупреждают, что заплатят за ранение, только если вернешься в составе своего подразделения. Предупреждают, что, если уйдешь к одному из полевых командиров, будет ответственность за наемничество, то есть уголовное дело возбудят. Если ты идешь со своего отряда к Безлеру ну или к другому полевому командиру, а потом вернешься в Россию, — сядешь в тюрьму.

— Почему?

— Иначе анархия. С какими людьми уезжаешь —  с такими и должен вернуться. Если хочешь поехать еще, ты просто ждешь переформирования и идешь со следующим отрядом.

— Известно, откуда эти деньги?

— Утверждать точно не могу. Кто-то говорит, что платит Янукович и его окружение.

— Когда их выдают?

— Перед самой отправкой. Ребята называют банковские карты, счета, на которые перечислить, командир подразделения едет до ближайшего банка, там делает переводы.

Отправка

— Как все работает?

— После беседы с «фейсами» направляют в Ростов. Адрес сборного пункта не называется, но на вокзале тебя встречают. По приезде компенсируют стоимость билетов.

— То есть билет покупаешь сам?

— Ну да. Иначе можно сдать билет, никуда не поехать и получить деньги. Неофициально же все. Билет на самолет стоит, предположим, 20 тысяч. Вербовщик заявит, что набрал группу 100 человек, потом сходит сдаст билеты — вот уже 2 миллиона. Это же Россия.

— Где сборный пункт?

— Он находился на базе отдыха «Минплита» (санаторий в городской черте Ростова-на-Дону. — Е. К.), сейчас уже не знаю. Сдаешь все документы под роспись — паспорт номер такой-то, военник номер такой-то, банковские карты. Все остается на сборном пункте. Идея в том, что ничего не должно выдавать нашу принадлежность к России. Снимают отпечатки пальцев, фотографируют. Местные фээсбэшники проверяют, находишься ли ты в розыске, совершал ли уголовные преступления, где служил и служил ли на самом деле. Некоторых заворачивают по результатам проверки. Присваивают позывной. Потом направляют на Зеленый остров (небольшой остров посреди реки Дон, в городской черте Ростова-на-Дону, на острове находится несколько турбаз. — Е. К.), на базу отдыха Каравай. Там щитовые домики, живем по четыре человека. Перекличка тоже проводится по позывным.

— На турбазе живет кто-то кроме вас?

— Нет. Местные иногда забредают на наш пляж, видят, как мы бегаем кроссы. Вообще их нервирует, что на острове куча парней в камуфляже. Видно же, что мы нерегулярная армия, люди пугаются. Несколько раз даже полицию вызывали… Было поймано несколько журналистов, которые без спроса пытались фотографировать, переписали их паспорта, дальше не знаю.

— Что происходит на базе?

— Мы ждем, когда наберется достаточное количество людей, чтобы нас отправили на полигон. Еще проводятся занятия, но тут уже от командира подразделения зависит все. Заботится ли он о подготовке. В основном дают ФИЗО, МПД, ТСП, топографию и ВМД (физподготовка, минно-подрывное дело, тактико-специальная подготовка, работа с картами, военно-медицинское дело. — Е. К.). Но никакого оружия на острове нет, сразу скажу.

Некоторые люди уходят, когда видят, какой тут бардак. Вот приезжает кадровый военный, командир полка — его ставят командиром батальона. Ну хорошо. Он посмотрел, как все организовано, начал вопросы задавать. Такой умный? Иди отсюда! Вместо него поставили алкаша беззубого. Что он им скажет? Те, кому отдан на откуп наш вопрос, — дилетанты. У них нет академического военного образования.

…Потом нас направляют на полигон для боевого слаживания. Всего несколько дней на это дают. Многие на этом этапе понимают, что их физические данные не подходят для такого, и уезжают. На полигоне уже выдают оружие. Форму… Цифра, причем такая, что российской армии не снилась, специально под украинскую зеленку, под тамошнюю природу посчитана, и качество материала другое совсем. Если батальон формируется как мотострелковый, даются танки, БМП, БТР. При этом бардак дикий. Говорят: так, вы трое теперь танкисты, а вы будете артиллеристами. Нормально? Несколько дней учатся люди всего, понимаешь? И все, вперед, на укропов. Я видел, как оружие, транспорт выдавались вообще без расписки, просто люди подходили, говорили: мы с такого отряда, нам нужны два калаша и машина… И им давали. На полигоне сдаем наши мобильные телефоны. Как штат заполняется, группу отправляют. Боевую задачу объясняют непосредственно перед пересечением границы или по прибытии в центр сопротивления в Луганской, Донецкой области.

— Где этот полигон?

— Сначала был около поселка Веселый. Его сделали просто в чистом поле. Там толклась куча всякого народа, скопилось большое количество бойцов. Кто нормально группой из-за границы выходит, идет на полигон. Дезертиры туда же шли, жили даже не на территории, а буквально в кустах. А чего им: рюкзак под голову подложи и спи. Ждали, когда их домой отправят. Жены ушедших бойцов тоже приезжали своих мужей искать, и их там оставляли тоже жить, чтобы шума не поднималось. Полный бардак был. Потом размещали на постоянном армейском полигоне около Персиановки (поселок Персиановский. — Е. К.). Туда же приходили местные отряды ополченцев из Луганска на переформирование. Тысяча с лишним человек одновременно находится на полигоне. Потом нас перебросили в Кузьминку (полигон в Ростовской области, на котором в марте этого года проводились масштабные учения ВДВ под руководством генерала Шаманова. — Е. К.), это ближе к границе, удобнее.

— Часто отправляются колонны с техникой?

— Практически каждый день.

— Почему тогда ополчение жалуется, что мало тяжелой техники?

— Не знаю. Каждый отряд получал танки и прочие железяки. Другое дело —  обычно ее ломали или бездарно губили в первом же бою. Потому что колхозников много, а специалистов — мало. Потом, горючего нет столько, боеприпасов.

Я знаю, что технику, оружие для нас перегоняли в Ростовскую область из Крыма. То, которое оставляли в воинских частях украинские военные, когда их наши попросили уйти. Потому что СБУ способна проследить судьбу оружия. А так что они проследят? Оружие было выписано украинской армии, ну и все.

— Это единственный путь через границу?

— Нет, конечно. Есть сумасшедшие, самоходы. Есть другие организованные группы. Я знаю, что всего два приемных пункта в Ростове. Батальон «Восток» отдельно от нас собирают. Они прибывают в другое место, чтобы не было конфликтов. Там в основном чечены. Вот пишут, что там кадыровцы, но там не кадыровцы, там сулимовцы, те, кто служил у Сулима Ямадаева. Но есть и те, кто служил в полку имени Ахмата- Хаджи Кадырова тоже, да.

Еще один приемный пункт — в Подмосковье, под Солнечногорском, но туда берут только определенные воинские специальности, очень строгий отбор. Я не захотел через Подмосковье, потому что мои друзья, товарищи шли отсюда. И там дольше группы формируют, дольше отправляют. Не хотел затягивать все это до бесконечности.

— Кто курирует весь процесс?

— Начинало все казачество, ФСБ отвечала за секретность, а Минобороны предоставляло матобеспечение, так скажем. Сейчас есть разговор, что для нас даже будут разработаны контракты с Минобороны, как для гражданских специалистов. Будут сделаны жетоны, по образцу военных, но не совсем такие. Проблема идентификации тел остро стоит.

Потери

— Потери большие?

— Потери огромные. В чеченской кампании мы таких потерь не несли. Те, кто едет, по большей части — люди абсолютно необученные. До 50% закладывают на трехсотых, двухсотых, дезертиров. Многие на самом деле не понимают, куда едут. Там идет настоящая, полномасштабная война. Попадая в условия активных боевых действий, многие бросают оружие, драпают.

Вот один из отрядов зашел, в 300 человек. 200 человек в первую неделю — двухсотые и трехсотые. Артиллерией обработали по позициям, вот и все. Другой отряд пошел, 82 человека, в первые дни — 30 раненых, 19 мертвых.

Если у командира крепкие нервы, он через коридор старается обратно вынести и двухсотых, и трехсотых. Но обычно не всех удается вывезти. Украинцы не дают тела обменять. Или ополченцы не знают, куда отправлять тела. Хоронят там. Ты гибнешь, а местное ополчение знает только твой позывной.

Некоторые полевые командиры по закону военного времени начинают действовать. Расстреливают за мародерство. Такие тела тоже есть. Народ едет разный. Но среди добровольцев такое меньше распространено. Поэтому местное население относится к нам лучше, чем к ополченцам. Говорят: «Вы просите, но не грабите». Для некоторых законы войны — это забрать то, что плохо лежит.

Есть там один армянин, собрал человек 30, типа подразделение. Взимает дань с каждой гуманитарки. Хочешь провезти гуманитарку — плати. Те, кто не платил, рано или поздно нарывались на украинскую армию. Ему уже предъявляли. Он говорит: «Доказательства есть? Нет — ну вот и все».

…Нужно сказать, что до 4 июня анкетирование добровольцев не велось вообще. То есть все, кто погиб до 4 июня, — неизвестные. На сборном пункте сейчас столько паспортов хранится… Причем одна из девочек, которая работала на сборном пункте, три недели назад исчезла с частью анкет. Говорят, она украинская патриотка. Тех, чьи анкеты она унесла, даже предупредили, что они теперь невыездные, вероятно.

Если тело бойца пересекает границу, сразу же назначаются люди, которые везут его родственникам. По-прежнему все идет через Военвед (бывший военный городок в Ростове, где находится госпиталь 1602 с центром приема-отправки погибших и трупохранилищем.— Е. К.), там пакуют и отправляют сразу. Этот процесс тоже курирует ФСБ. Но мне тоже пришлось поучаствовать.

— Как?

— Там воюют несколько моих друзей. Мне пришла SMS с украинского номера: «Такой-то 200». Я позвонил, мне подтвердили. Я позвонил его семье. Они теперь считают, что я косвенно виноват в его смерти, потому что знал, что он в Украине, а они нет. Это в принципе стало одной из причин, почему я тут.

Некоторые ребята в анкетах телефоны родственников намеренно не оставляют.

— Почему?

— В голову не залезешь, почему. У всех разная ситуация. У нас в отряде есть парень, у которого жена на седьмом месяце беременности. Еще один рассказывает маме, что он строит в Ростове метро. Ну типа к ЧМ-2018.

— Твои родные знают?

— Да.

— И как относятся?

— Ну они против. Но у меня не очень много родственников.

— Ты можешь объяснить, зачем туда идешь?

— Две причины. Первая — главная. Там есть какая-то часть правды. Там пролилось немало крови, и киевская власть, если она считает себя официальной властью, несет за это ответственность. Эту власть надо свергать. Без вооруженного конфликта это сделать невозможно. Я не за власть Стрелкова, Безлера или этого, «Царя». А за людей, которые живут на этой земле.

Потом. Самые счастливое время моей жизни, те дни, которыми я могу гордиться, — это дни на войне. Я не могу смотреть по телевизору, что там творится. Или узнавать от друзей, которые воюют там. Считаю это невозможным. Как я буду выглядеть в их глазах? Ну вот если я вернусь сейчас. Съездил, посмотрел, какой тут бардак, испугался и свалил. А так я иду вместе с ребятами и, если смогу, спасу их жизнь, сделаю все для этого. Такие ребята идут, такой генофонд. Многие не пьют, не курят вообще.

Такое ощущение, что я себя до конца не реализовал. Очень много моих сверстников ушли из армии, потому что армия начала деградировать. Могли остаться, но ушли. Кого-то по состоянию здоровья, кого-то по штатному расписанию, кто-то вышел на пенсию. Я тоже ушел. Теперь, после войны, возможно, я вернусь на службу. Стряхну гражданскую пыль.

Источник "Новая газета"

P.S. последние две заметки в своем омуте я опубликовал для памяти об этих событих, т.к. не уверен, что ресурс "Новая газета" после таких материалов сохранится в сегодняшнем формате.

«Другой работы-то нет»

Как оказался на войне и погиб 20-летний Антон Туманов, житель Козьмодемьянска Республики Марий Эл. Рассказ мамы

01.09.2014

^{Антон Туманов. Ростовская область, 19 июля. Фото из «ВКонтакте»}

Антона Туманова привезли в закрытом гробу.

— Там окошечко — хорошо, хоть лицо можно распознать. Ребята мне сказали, в их части есть такие, что просто куски мяса, ДНК теперь делают. Родители еще не получили своих детей.

Сидя в гостиной на диване, на котором раньше спал Антон, его мама Елена Петровна Туманова поправляет на коротких седеющих волосах черную повязку, ищет в сумке свидетельство о смерти — зачем-то она носит его с собой.

Вещи, паспорт и военный билет младшего сержанта Антона Туманова матери еще не отдали. 20 августа Елена Петровна получила только гроб и копию свидетельства о смерти из ростовского морга. Там указана дата смерти — 13 августа 2014 года, место — «Пункт временной дислокации войсковой части 27777», время — «Во время исполнения обязанностей военной службы», и причина — «Сочетанная травма. Множественные осколочные ранения нижних конечностей с повреждением крупных кровеносных сосудов. Острая массивная кровопотеря».

— Ноги оторвало ему, конечно. Ребята рассказали. Но я и так чувствовала, что в гробу он не целый…

Антон ушел в армию из родного Козьмодемьянска (21 тысяча жителей, 100 километров от Йошкар-Олы) в 2012 году. Учебку прошел в Пензе, служил в Южной Осетии.

— Как с армии пришел — хотел найти работу, но у него не получилось, — спокойно рассказывает Елена Петровна. — В следственный изолятор его не взяли, потому что у него анемия. Для армии он пригоден, а для работы — нет. Антон уезжал в Нижний, месяца три работал на автозаводе. Жить негде, снимать дорого… Вернулся. В Москву съездил пару раз, на стройке с мальчишками поработал. Деньги им не заплатили, на обратный билет я ему высылала. А у нас в Козьмодемьянске где работать? Всего два завода осталось, один какие-то пластмасски делает, второй — не помню. В мае говорит: «Я, мам, пойду в армию по контракту». Я — давай отговаривать: «Ты подожди, видишь, обстановка какая… Не дай бог, сунут на Украину, была же у нас Чечня, был Афганистан…» —  «Мам, наши войска туда посылать не будут. Все, я решил, я пойду. Мне деньги нужны. Я ж не на войну еду — я на работу еду. Другой-то работы нет».

В 18-ю Отдельную мотострелковую бригаду, в/ч 27777, в поселок Калиновская в Чечне Антон уехал 21 июня. Место службы выбрал сам. Говорил, что в Южной Осетии очень полюбил горы: «Я хочу просыпаться и видеть горы, засыпать и видеть горы». Торопился попасть до конца месяца, чтобы за июль уже получать зарплату, но в части узнал, что три месяца будет на испытательном сроке, только потом заключит контракт. «Звонит, говорит: «Два месяца зарплаты точно не будет». Я говорю: «Скажи честно, тебе денег послать?» — рассказывает Елена Петровна.  «Ну сколько сможешь…» Отправила 3 тыщи, сколько нашла: я-то сама санитарка, зарплата у меня 5500. Антон говорил, там все без денег сидели, задерживали. Когда после похорон приехали мальчишки из его части, документы привезли, оказалось, им даже командировочные не дали. Билеты купили — и езжайте. У нас в военкомате их хоть первый раз за дорогу накормили».

Зарплату за полтора месяца службы Антон так и не получил. Домашним он говорил, что ему обещали 40—50 тысяч рублей. Парни-сослуживцы объяснили, что Антона, видимо, обманули: они получают не больше 30.

^{Все документы, которые получила мать Антона Туманова после его смерти (нажмите, чтобы увеличить)}

«Едем на войну»

Домой Антон звонил почти каждый день. В начале июля вдруг рассказал: в части спрашивают, кто хочет добровольно поехать в Украину.

— Я ему говорю: «Ты, надеюсь, не хочешь?» —  «Что я, дурачок? Тут никто не хочет». С ним вместе служить ушел еще один наш парень, попал тоже в Чечню, в Шали. Он мне потом рассказывал, что у них в части тоже говорили: если продержитесь сколько-то дней на Украине — заработаете 400 тысяч. Никто, естественно, не соглашался: даже если останешься жив — с деньгами все равно будет кидалово.

Потом Антон написал маме, что его отправляют под Ростов. На российско-украинской границе военнослужащие части 27777, по его словам, оказались 11 июля. Елена Петровна не волновалась:

«В Ростове жарко, Украина далеко, у Антона все хорошо. То есть как хорошо? Спрашиваю: «Что вы ели?» — «Доширак». — «А полевая кухня?» —  «Нету. Сухпаек».

Елена Петровна долго возмущается, что мальчишек плохо кормили, держали под дождем или на жаре… Кажется, ей хочется представлять сына голодным. Представить его мертвым она не может.

17-летняя Настя Чернова, невеста Антона, рассказывает о месяце в Ростовской области совсем иначе.

С такой же, как у Елены Петровны, траурной повязкой на голове, Настя сидит в кресле напротив фотографии Антона: маленькая, очень хрупкая, с длинными светлыми волосами, вся в черном («Не могу носить яркое, физически не могу»), и за весь разговор, кажется, ни разу не поднимает глаз.

Настя созванивалась с Антоном каждый день, про службу он рассказывал ей гораздо больше, чем маме. 23 или 25 июля впервые сказал: «Едем на войну». Перепуганная Настя спросила только: «На Украине же нет русских?» —  «Мы едем в роли ополченцев». Дня три-четыре не выходил на связь.

Второй раз, как рассказал Антон Насте, их отправили на Украину 3 августа, на два дня. Города, сроки и цели поездки не говорил: Настя думает, сам не знал.

— Видать, их посылали просто контролировать ситуацию, ездить, смотреть, — рассуждает она. — Дали украинские деньги, Антон рассказывал, что заходил в магазин, смеялся: «Сувениров нет, хоть украинских денег тебе привезу». Как будто не про войну говорил. Так, про обычную жизнь.

«Послали на помощь ополченцам. Не переживай, все будет чики»

^{Последняя фотография Антона Туманова (крайний справа) во временном лагере под городом Снежное Донецкой области (судя по геотегу, оставленному сослуживцем Антона, который выложил фото «ВКонтакте»). Второй справа — предположительно Роберт Арутюнян, погибший одновременно с Антоном. Судьба остальных военнослужащих родным Антона неизвестна}

10 августа Антон позвонил домой: «Мама, нас отправляют в Донецк».

— Я говорю: «Куда? Там война! Вас не могут туда отправить!» Он: «Мам. Это ты так думаешь». Только и сказал: «Послали на помощь ополченцам. Не переживай, все будет чики!»

Насте Антон добавил, что будет на Украине месяца два-три, возможно, до ноября, без связи.

— Только перед самым отъездом сказал: «Я не хочу ехать, мы с пацанами думали соскочить, но до части полторы тысячи километров», — вспоминает Настя. — Может, он чувствовал что… Все последние дни говорил: «Вот, не поженились, у меня ни детей, ничего…» Это просто егошние планы, мечты…

11 августа Антону выдали две гранаты и 150 патронов для автомата. В три часа дня он прислал маме сообщение «ВКонтакте»: «Телефон сдал, на Украину уехал». Всё.

— Если бы я знала, что так может быть… — Елена Петровна сидит на диване сына: спокойная, тихая, поникшая. Зеркала в квартире завешаны пестрыми простынями, на прикрытой салфеткой табуретке — фотографии Антона, военная фуражка и аккуратно сложенный российский флаг — привезли с гробом. На фотографии с траурной лентой — красивый, совсем юный парень в военной форме. Все его фотографии в доме — только в военной форме…

— Я не понимаю: как их могли отправить? — говорит мать. — Ведь много же народу, 1200 человек… Я даже не знала, кому звонить, ни этих майоров не знала, ни их номеров… Если бы я знала, я бы сказала: «Не смейте его отправлять!» Я бы… Если бы знать.

О том, что происходило дальше, известно из рассказа двух сослуживцев Антона по в/ч 27777, после похорон приехавших в Козьмодемьянск с его документами. Один из них оставил Елене Петровне нотариально заверенное «Объяснение» с подробностями гибели Антона. Позже он же согласился встретиться с членом Совета по правам человека, членом правления «Мемориала» Сергеем Кривенко, который записал его рассказ для обращения в Военное следственное управление СК (имя военнослужащего и копии документов — в редакции).

По словам сослуживцев, приказ перейти границу с Украиной пришел 11 августа. Тех, кто отказывался, командование оскорбляло, стыдило, угрожало уголовным преследованием. Все документы и телефоны приказали сдать, форму снять (все переоделись в простой камуфляж), на технике замазать опознавательные знаки и номера. На ноги и руки повязали узкие белые повязки: позже Туманова нашла в «ВКонтакте» фотографию сына с такими повязками и комментарием его сослуживца: «Это знаки опознавания свой-чужой. Сегодня на ноге, завтра на правой руке и т. д. Все, что движется без повязок, — уничтожается».

Ночью 12 августа колонна из 1200 человек зашла в Украину и днем 13-го остановилась на территории завода в городе Снежное Донецкой области в 15 километрах от границы. Машины с боеприпасами и оружием поставили очень скученно. Днем 13 августа по колонне ударили из «Градов».

— Мальчишки (сослуживцы. — Е. Р.) сказали, что из 1200 человек погибших —  120, раненых — 450, — говорит Туманова. — Они сами где-то сзади были, а мой Антон впереди. Ни окопов, ни защиты… Паника, кто по машинам, кто куда. Выбирались, как могли…

Вкратце, по описанию сослуживцев Антона, операция победоносной российской армии на чужой земле выглядела так: с двумя гранатами на человека и не подготовленной к бою техникой колонна войск зашла в Украину, попала под «Грады» — и через сутки вернулась назад со 120 трупами.

«Вы отдавали приказ?»

Извещение о смерти принес сотрудник Козьмодемьянского военкомата Будаев. «Он Антона и на срочную службу отправлял, и на контракт оформлял. Принес — а сам плачет. Я только спросила: «Где это произошло?» — «Под Луганском». — «Но они же в Донецк поехали». — «Не доехали». Дал мне номер части, я позвонила, сказала: «Может, ошибка, это не мой сын?» —  «Нет, все точно, ребята только что опознали». Соболезнования и все такое…»

С тех пор никто из военного командования с Еленой Петровной не разговаривал. Да и она не звонила. Просто не знает, кому.

— Почему это случилось? Где? Пусть мне скажут и не врут. Больше, конечно, я хочу знать, почему, кто отдал этот приказ?! Потому что этот приказ мог только с Москвы быть. Вот стоял бы передо мной Путин — я бы так и спросила: «Вы отдавали приказ? Ответьте честно». Я до последнего дня думала, что там нету русских. А мальчишки говорят, там еще не скоро все прекратится. Почему кто-то должен туда идти? Пусть они сами разбираются, как хотят.

Плачет.

— Так ведь уже с Нового года все это творится, или даже раньше, да? Когда Крым присоединяли, я смотрела телевизор и думала: «На фига нам это нужно? Мы тут и так бросовые — а еще присоединяем кого». Антошка, кажется, вообще об этом не думал. Он не воевать ехал —  работать.

По просьбе Елены Петровны я помогаю ей написать обращение к правозащитникам, увожу его в Москву.

— На меня какая-то паника напала. Мне надо, чтобы люди знали, что мальчишки воюют. Хотя, может, в Москве всё без нас знают? — спрашивает очень серьезно. Я прячу глаза и молчу. — Позвонила «Солдатским матерям», они сразу: «А, 18-я бригада? 120 погибших, знаем», — то есть я не первая им звоню. Спрашивают: «Вы не боитесь, что вас потом… это самое?» Не боюсь, говорю…

Туманова написала о гибели сына на собственной странице в «Одноклассниках». В ответ получила десяток злобных сообщений о том, что она врет, порочит отечество и делает пиар. «Одна написала мне: «Ты не боишься, что у тебя будут стоять кровавые мальчики в глазах?» Я думаю, она какая-то странная, хотя на фотографии вроде нормальная сидит».

— Вы хотите, чтобы за смерть Антона кого-то наказали? — спрашиваю я.

— Мне, если честно, без разницы: снимут кого с должности, не снимут. Мне уже все равно. Мне хочется понять: почему его туда послали, кто это сделал? Чисто для себя. Только это очень трудно, чтобы кто-то сказал.

Елена Петровна Туманова на могиле сына

Кладбище

Нижняя, ближе к Волге, часть Козьмодемьянска — старые, почерневшие, осевшие в землю бревенчатые дома. Пестрые наличники, палисады, лодки во дворах… Похоже на большое село. Не то чтобы очень депрессивно — в общем, как везде.

От дома до кладбища — минут 15 пешком. По дороге прямо на улице находим гриб, покупаем на пустом рынке подвядшие георгины и астры.

— Зачем они воюют? — просто, не риторически, спрашивает меня Елена Петровна, спотыкается на разбитом асфальте. — Из-за территории, что ль? Кому она нужна? Ничё я не понимаю в этой политике… До этого иногда думала: «Кто же там воюет?» Если постоянно говорят: ополченцев убили столько-то — сколько их еще осталось? Антон уже под Ростовом был — я все так думала. У нас некоторые как рассуждают? Вторая мировая до нас не дошла, и эта не дойдет. А что мужиков забирать будут — не понимают.

…Среди старых, давно брошенных памятников с фотографиями серьезных старух в платках могилу Антона видно сразу. Пластиковые венки от родственников и военного комиссариата, бутылка со свежими полевыми цветами, фото — то же, в военной форме. Елена Петровна ссыпает на могилу конфеты: «Вкусные, с изюмом, сегодня купила», — убирает едва успевшие засохнуть после похорон букеты. Крестится. Плачет.

На похороны «народу пришло — ужас». Были от военкомата, привезли военный оркестр из Йошкар-Олы. «Пацаны эти, с оркестра, всегда солдатов хоронят. Так они мне сказали, Антон не первый — с нашей, Марийской, республики, — кто погиб там».

Приезжавшие к Тумановым военные из в/ч 27777 рассказали Елене Петровне, что в эту командировку привезли документы трем семьям погибших — в Козьмодемьянск, Казань и Мариинский Посад.

Сослуживец Антона выложил в «ВКонтакте» фотографию Антона с другим, тоже смеющимся парнем. Подпись: «Арутюнян Роберт Мартунович, Туманов Антон. Герои, погибшие при выполнении Воинского долга». В комментариях — вопрос об их подразделении и месте смерти. Ответ: «Группа инженерной разведки в составе мотострелкового бата. Снежное, одна из восточноевропейских стран». — «А в Восточной Европе они что делали?» — следующий вопрос. Ответ: «Выполняли приказ мы. В роли ополченцев. Кстати, поменяли меня на высоте псковские десантники, которым вроде бы тоже нечего делать на юго-востоке Европы».

^{Предположительно погибший Роберт Арутюнян и Антон. Ростовская область}

Отпустить

— Отпустить его нам надо. До 40 дней положено отпускать. Говорят, когда мы плачем, ему там плохо. Плакать нельзя, — говорит Елена Петровна.

Мы сидим на кухне, Туманова пытается накормить нас с Настей обедом, хлопочет, щедро, толстыми ломтями режет колбасу. Настя с отсутствующим видом мешает чай.

— Я когда ему звонила последний раз, у него денег на телефоне по нулям было, — вспоминает Елена Петровна. — Говорю: «Ну так я положу сейчас». Он: «Не, мам, не клади. Приеду, позвоню тебе — тогда положишь». Представляете? — плачет.

Одновременно со мной к Тумановым приходит журналист йошкар-олинской газеты «Красный город», настойчиво спрашивает: занимался ли Антон спортом, хорошо ли учился, — видимо, пишет парадный портрет.

— Да не, — Елена Петровна легко отмахивается. — Учился он не особо. Когда школу закончил — не было у него такого, чтобы куда-то тянуло. Пошел в техникум, не закончил. Сказал, если работать на заводе, — можно и без техникума. Институтов у нас в городе нет. Он чего хотел? Работу, машину, квартиру, жениться. Просто с работой иначе не получалось… Хотя вы знаете… Я вообще всегда хотела видеть его в форме. И ему самому нравилось служить.

Про гибель Антона знает уже весь город, Елена Петровна, смеясь, вспоминает, сколько девушек подошли к ней сказать, как любили Антона.

— Я боялась мертвого его увидеть. Пока не увидела — не верила, — Настя все так же смотрит в пол. Очень тщательно, настойчиво ищет слова. Слова не слушаются, но она продолжает, как будто обязательно нужно сказать: — Мне с ним было никогда не страшно. Ну вообще можно было ничего не бояться. Он обещал: приедет на Новый год в отпуск, распишемся… Я говорила, мне замуж рано, но если бы он с кольцом пришел — я бы не отказалась ни в коем случае. Спрашиваю: зачем так рано, что это тебе взбрендило? Он: «Вдруг война? Детей нету — так хоть поженимся».

Козьмодемьянск

Источник "Новая газета"